– Я родилась в 1934 году в Ростовской области. Вообще-то, родители мои из Ульяновска. Отец заканчивал здесь танковое училище, а потом его направили по партийной линии на целину в Ростовскую область. Оттуда, уже перед войной, перекинули в Краснодар. Работал он начальником транспортной конторы. У нас был домишко, половину мы занимали, половину соседи. Наша семья: мама, папа, я с братом и тётка (сестра мамы) с дочерью. Я ещё в школе не училась, а моя двоюродная сестра ходила в четвёртый класс.
На другой день после начала войны папу забрали в армию, остались мы одни. Помню, пошли с мамой на рынок. Вдруг слышим – гул самолётов и бомбёжка. Кто-то кричит: «Все в бомбоубежище!» И, помню, что мы куда-то спрятались, в Краснодаре было бомбоубежище. А если налёт нас заставал дома, то мы прятались в погреб. У нас была маленькая собачка, белая, Рауль её звали. И вот как только начинается налёт, он вперёд нас несётся в погреб. (Смеётся).
Потом от папы пришло сообщение, что он ранен, лежит в госпитале в Черкесске. И мы с мамой туда к нему ездили. А потом ему давали три дня отпуска – он приезжал в Краснодар, проститься.
В городе тоже открыли госпиталь. Мы с мамой ходили к раненым, помогали там. (Мама не работала, а тётя работала в магазине). Немцы уже были близко, нам предложили эвакуироваться (от папиной транспортной конторы). Дали два автобуса, поехали женщины и дети. Мама предусмотрительно взяла мешок сухарей и отруби (в которых до войны мы мочили яблоки).
Никто не думал, что мы уезжаем насовсем. Думали, что мы куда-нибудь отъедем, побудем там какое-то время и вернёмся. Нам, маленьким, вообще было интересно. До сих пор помню это чувство. Остановимся на отдых на какой-нибудь лужайке. Хорошо! Скатерти на траве расстелят, мы едим, бегаем. Что нам, маленьким-то?
Ехали мы ехали, не могу вам сказать, какие места мы проезжали, только в каком-то городе нас остановили и автобусы забрали. И тут мы двигались уже сами: где на поезде, где на пароходе, где на пароме.
Помню, сидели на пристани в городе Баку (нас трое детей и мама с тётей). Взрослые пошли в кассу за билетами на паром, а мы сидим на куче баулов, вещи караулим. И, видимо, приуснули. Одну сумку у нас украли, там, кроме еды, у нас лежали ложки. (На станциях, куда мы приезжали, нас в столовых по каким-то талонам кормили. Но ложку надо было иметь свою).
Мама с тётей вернулись, билетов не достали, да ещё и еду у нас украли. Такое было расстройство! А потом мы узнали, что этот паром, на который мы не достали билетов, разбомбили.
Мама решила, что больше мы никуда не поедем. Кто нам в поезде чего даст? А здесь, в городе, по отцовскому аттестату можно было хоть как-то питаться. Рядом была женщина с детьми (тоже беженцы, как и мы). Она так решительно говорит: «Нет, поедем! Дети будут питаться, а мы как-нибудь». И она наших уговорила, сели, поехали. На первой же станции она пошла куда-то и добилась для семьи офицера (для нас) каких-то талонов на питание.
А ехали мы в никуда. Просто куда поезд ехал, туда и мы, лишь бы подальше в тыл. Привезли нас в Туркмению. Верблюды, пески, арбы. Вот такие длинные дыни, вот такие белые лепёшки – это они всё нам несут. И только говорят: «Много не ешьте, много не ешьте. Вам сейчас нельзя…».
Расселили нас по туркменским домишкам. Нам очень повезло. Хозяином у нас был портной (у них и стол был). А в других домах столов не было, они ели на циновках, на полу. Причём, ложек тоже нет, едят руками.
Там мало кто говорил по-русски. Вот этот наш хозяин-портной, он немного говорил, а его жена совсем не говорила и только всё время смеялась. Во дворике у них стояла круглая глиняная печь. В ней они пекли лепёшки. За топливом (колючками) мы ходили в поле.
У мамы с братом началась малярия (видимо, климат). Очень они мучались. Писем от отца мы не получали, потому что потеряли друг друга. А мамина сестра, которая жила в Ульяновской области, она с ним переписывалась.
Прожили мы там примерно год. А потом нам эта мамина сестра прислала вызов, она жила тогда в Радищево. Поехали мы на поездах туда. Тётин муж был каким-то руководителем по сельскому хозяйству. Его перевели из Радищева в Ульяновск, ну и мы с ними.
Здесь жил ещё мамин брат, в доме, в котором они родились и росли – в Подгорье.1 (Вообще, их было семеро братьев и сестёр, очень дружные были). Стали мы жить все вместе. Там – корова, сад, жить стало легче.
И с папой мы стали переписываться. Он и маме писал, и мне писал, фотографии присылал.
У мамы образования не было, она пошла в столовую уборщицей. Быстро себя там проявила и её поставили поваром. Когда в августе 44-го на отца пришла похоронка, мама два дня лежала, плакала, на работу не ходила. Пришёл её начальник и говорит: «Если ты и дальше будешь так лежать, ты вообще не встанешь».
Мамина столовая была на главпочтамте. Там сидел вахтёр. А я была стеснительная. Приду, стою, стою… Мама выйдет: «Иди! Чего ты тут стоишь-то?»
Из-за этой маминой работы мы, в общем, не голодали. Чем-нибудь да она накормит. Помню, принесла от селёдки головы. Дядя разжёг печурку и они эти головы начали варить. Ох, и запах был! Даже голодным всё равно было противно. (Смеётся).
Потом к нам приехал человек (не знаю, он сам или ему такое приказание дали): он нам привёз два папиных ордена Красной Звезды. Они у нас и сейчас есть. И ещё золотые карманные часы с надписью, что «Алексею Леонидовичу за то-то и то-то». Я всё это отдала сейчас племянникам.
Наверное, он что-то рассказывал маме, но я тогда ещё маленькая была, мне это как-то неинтересно было. И потом я маму не расспрашивала, а она ничего не рассказала.
День, когда кончилась война, до сих пор помню… Мимо нас, с Володарского завода2 шли люди. Их в этот день всех отпустили и они шли гурьбой, как демонстрация… Смеялись, пели… А мать моя опять в этот день лёжкой лежала, ей с войны ждать было некого.
Потом у тётки собрали застолье. Была варёная картошка, винегрет, селёдка. Ну и водка, конечно. И очень они все плакали: и по папе, и по всей той жизни, которую они прожили в войну.
Дали нам за отца пенсию (он погиб майором). Когда училась в старших классах, надо было платить, а я не платила (такая была льгота).
Здесь, в центре, был специальный закрытый магазин для фронтовиков и для семей погибших. Мы там получали кое-какие продукты. Один раз (я училась в четвёртом классе) в военкомате мне дали ордер на ботинки.
Ходили с тёткой. Я ордер получила и сунула его в варежку. А тут ребятишки в снежки играют, разве я пойду домой? Наигралась, домой пришла, а ордера у меня нет. Эх, мне тогда и попало! Ну, конечно, такое расстройство, ходили почти раздетые, а тут целые ботинки пропали. (По этому ордеру можно было бесплатно получить).
Мама замуж больше не вышла. Потом она перешла работать в столовую на станцию Майна. Уезжала туда на пять дней, мы оставались с тёткой. Потом мама возвращалась и пять дней была дома.
После десятилетки я поступила в пединститут, но по болезни учёбу оставила. Пошла чертёжницей в ГПИ-10,3 там всю жизнь проработала. Вышла замуж, детей у нас не было. Муж умер рано. Мама моя умерла в 90 лет, хотя и жизнь была такая тяжёлая. А тётка, которая с нами в войну ездила, – в 97.
…В последние годы почему-то часто вспоминаю то наше путешествие. Закрываю глаза и вижу: открытая палуба парохода, всё забито людьми и вещами. Ослепительное солнце. Жуткая жара. И мама с тётей в летних красивых платьях…4
1 Часть г. Ульяновска, расположенная на склоне горы от Венца до берега Волги.
2 Завод имени Володарского в Ульяновске, бывший завод № 3, ныне Ульяновский патронный завод.
3 Всесоюзный институт по проектированию предприятий текстильной промышленности.
4 Записано 29 декабря 2018 года в гериатрическом отделении госпиталя ветеранов войн.
***
Генеральный спонсор 
Сбербанк выступил генеральным спонсором проекта в честь 75-летия Победы в Великой Отечественной войне на сайте "Годы и люди". Цель этого проекта – сохранить память о далеких событиях в воспоминаниях живых свидетелей военных и послевоенных лет; вспомнить с благодарностью тех людей, на чьи плечи легли тяготы тяжелейшего труда, тех, кто ценою своей жизни принёс мир, тех, кто приближал Победу не только с оружием в руках: о наших самоотверженных соотечественниках и земляках.
